Польский сатирик станислав ежи лец. Гений сарказма станислав ежи лец

(польск. Stanisław Jerzy de Tusch-Letz ); 6 марта , Лемберг , Австро-Венгрия - 7 мая , Варшава , Польша) - польский поэт , философ , писатель -сатирик и автор афоризмов .

Жизнь и творчество

Детство

Станислав Ежи Лец родился 6 марта 1909 года во Львове , крупном культурном центре Галиции , входившей тогда в состав Австро-Венгерской империи . Отец будущего писателя - австрийский дворянин (барон) еврейского происхождения Бенон де Туш-Летц. Станислав пользовался видоизменённой (Lec вместо Letz ) второй частью двойной фамилии отца - Лец (что на идише означает «клоун», или «пересмешник») - как литературным псевдонимом. Родители будущего поэта, будучи людьми эксцентричными, [ ] перешли в протестантизм. Отец писателя умер, когда Станислав был ещё ребёнком. Его воспитанием занялась мать - урождённая Аделя Сафрин, представительница польско-еврейской интеллигенции, высоко ценившей образование и культуру. Польская, немецкая (австрийская) и еврейская составляющие его духовной личности на разных этапах жизненного пути писателя то гармонизировались ярким художественным дарованием, то вступали друг с другом в драматическое, порой мучительное противоречие. Начальное образование он получал в австрийской столице, так как приближение фронта (шла Первая мировая война) заставило семью переехать в Вену, а затем завершал его во львовской евангелической школе.

Юность

В эту студенческую пору он начинает литературную деятельность, сойдясь с коллегами, живо интересующимися творчеством. Весной г. молодые поэты устроили первый в их жизни авторский вечер, на котором прозвучали и стихи Леца, а в конце того же года в литературном приложении к популярной тогда газете «Ilustrowany Kurier Codzienny » (Иллюстрированный Ежедневный Курьер) было напечатано его дебютное стихотворение «Весна». «В нём говорилось, ясное дело, о весне, - пояснял Лец спустя годы, - но это не была традиционная весна, по настроению эти стихи выглядели… пессимистическими. А почему я выбрал именно „IKC“? Это издание выписывали и читали в нашем доме, а я хотел прослыть поэтом прежде всего в семье».

В нём преобладали поэмы и стихи острого социально-политического звучания: оставшаяся кошмарным воспоминанием его детских лет Первая мировая война навсегда сделала поэта страстным антимилитаристом. В дебютном сборнике помещено стихотворение «Вино», полное мрачной и горькой иронии. Человеческая кровь, пролитая на множестве фронтов Европы во имя ложных догматов и националистических крестовых походов, кровь разных поколений и народов уподоблена им ценным винам урожайных лет, которые надо бережно хранить, чтобы предотвратить новые кровавые жатвы из окрестностей «Пьяве, Танненберга, Горлица».

В «Цветах» были также оглашены первые юмористические и сатирические фрашки Леца. Эту грань художественного дарования молодого поэта проницательно подметил и высоко оценил Юлиан Тувим - крупнейший мастер польского рифмованного слова того времени, включивший в свою знаменитую антологию «Четыре века польской фрашки » (1937) три стихотворения недавнего дебютанта.

Предвоенная Варшава

В этот период он начинает сотрудничать с варшавской газетой «Dziennik Popularny » (Популярный Ежедневник) - политическим изданием, пропагандировавшим идею создания антифашистского народного фронта, в котором публиковалась его ежедневная судебная хроника, вызывавшая особое раздражение «блюстителей порядка». После приостановки властями издания газеты, чтобы избежать грозившего ему ареста, Лец выехал в Румынию. Спустя некоторое время он возвращается на родину, крестьянствует в деревне на Подолье, служит в адвокатской конторе в Чорткове, затем, вернувшись в Варшаву, продолжает литературную и публицистическую деятельность.

Перед самой войной он завершает подготовку к печати обширного тома фрашек и подольской лирики под названием «Ziemia pachnie » (Пахнет землёй), но выйти в свет книга уже не успела.

Вторая мировая война

Работа в дипломатической миссии

Подобно своим старшим коллегам по литературе в довоенное время (Ян Лехонь , Ярослав Ивашкевич) и писателям-ровесникам в первые годы после освобождения (Чеслав Милош , Тадеуш Бреза , Ежи Путрамент), привлекавшимся к дипломатической работе, Лец в г. был направлен в Вену в качестве атташе по вопросам культуры политической миссии Польской Республики. Вскоре ( г.) на родине опубликован томик его сатирической поэзии, созданной после войны, - «Życie jest fraszką » (Жизнь - это фрашка), а затем ( г.) сборник «Новых стихов », написанных в австрийской столице - городе его детства; отсюда в этих стихотворениях так много реминисценций, связанных с новым, свежим восприятием памятников искусства и архитектуры этого великого центра европейской культуры.

Переезд в Израиль и возвращение в Польшу

Наблюдая из Австрии процессы, происходящие в Польше того времени, утверждение режима партийной диктатуры, подавление творческой свободы и воли интеллигенции, Лец в 1950 году принимает трудное для себя решение и уезжает в Израиль. За два года, проведённых здесь, им написана «Иерусалимская рукопись » (Rękopis jerozolimski), в которой доминирует мотив переживаемой им острой тоски по родине. Содержанием этих стихов, сложенных во время странствий по Ближнему Востоку, стали поиски собственного места в ряду творцов, вдохновлённых библейской темой, и неотвязная память об убитых под другим, северным небом. Существование вне стихии польского языка и культуры, вдали от родных и друзей, привычного мазовецкого пейзажа становится мучительно-тягостным:

Туда, на север дальний, где некогда лежал я в колыбели, Туда стремлюсь теперь, чтоб там же и отпели.

Польская «оттепель»

Произведения

• Ziemia pachnie (Пахнет землёй) (1939)
• Notatnik polowy (Полевой блокнот) (1946)
• Życie jest fraszką (Жизнь - это мелочь) (1948)
• Rękopis jerozolimski (Иерусалимская рукопись) (1956)
• Myśli nieuczesane (Непричёсанные мысли) (1957)
• Kpię i pytam о drogę? (Насмехаюсь и спрашиваю про дорогу) (1959)
• Do Abla i Kaina (Авелю и Каину) (1961)
• List gończy (Объявление о розыске) (1963)
• Poema gotowe do skoku (Поэмы, готовые к прыжку) (1964)

Напишите отзыв о статье "Лец, Станислав Ежи"

Ссылки

• в библиотеке Максима Мошкова
• Мальков М.
• / Перевод с польского, послесловие М. П. Малькова - СПб.: Академический проект, 1999 - 173с.
• Черфас, Самуил . samlib.ru (20.08.2007). - Сотни фрашек-задирашек накатал ехидный Сташек, остроумец и мудрец, польский ёжик - Ежи Лец.. Проверено 21 августа 2007. .

Примечания

Отрывок, характеризующий Лец, Станислав Ежи

– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.

Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».
– А мне говорили военные люди, – сказал Пьер, – что в городе никак нельзя сражаться и что позиция…
– Ну да, про то то мы и говорим, – сказал первый чиновник.
– А что это значит: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба? – сказал Пьер.
– У графа был ячмень, – сказал адъютант, улыбаясь, – и он очень беспокоился, когда я ему сказал, что приходил народ спрашивать, что с ним. А что, граф, – сказал вдруг адъютант, с улыбкой обращаясь к Пьеру, – мы слышали, что у вас семейные тревоги? Что будто графиня, ваша супруга…
– Я ничего не слыхал, – равнодушно сказал Пьер. – А что вы слышали?
– Нет, знаете, ведь часто выдумывают. Я говорю, что слышал.
– Что же вы слышали?
– Да говорят, – опять с той же улыбкой сказал адъютант, – что графиня, ваша жена, собирается за границу. Вероятно, вздор…
– Может быть, – сказал Пьер, рассеянно оглядываясь вокруг себя. – А это кто? – спросил он, указывая на невысокого старого человека в чистой синей чуйке, с белою как снег большою бородой, такими же бровями и румяным лицом.
– Это? Это купец один, то есть он трактирщик, Верещагин. Вы слышали, может быть, эту историю о прокламации?
– Ах, так это Верещагин! – сказал Пьер, вглядываясь в твердое и спокойное лицо старого купца и отыскивая в нем выражение изменничества.
– Это не он самый. Это отец того, который написал прокламацию, – сказал адъютант. – Тот молодой, сидит в яме, и ему, кажется, плохо будет.
Один старичок, в звезде, и другой – чиновник немец, с крестом на шее, подошли к разговаривающим.
– Видите ли, – рассказывал адъютант, – это запутанная история. Явилась тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. Вот Гаврило Иваныч разыскивал, прокламация эта побывала ровно в шестидесяти трех руках. Приедет к одному: вы от кого имеете? – От того то. Он едет к тому: вы от кого? и т. д. добрались до Верещагина… недоученный купчик, знаете, купчик голубчик, – улыбаясь, сказал адъютант. – Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» – «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! – с гордой и веселой улыбкой сказал адъютант. – Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!..
– А! Графу нужно было, чтобы он указал на Ключарева, понимаю! – сказал Пьер.
– Совсем не нужно», – испуганно сказал адъютант. – За Ключаревым и без этого были грешки, за что он и сослан. Но дело в том, что граф очень был возмущен. «Как же ты мог сочинить? – говорит граф. Взял со стола эту „Гамбургскую газету“. – Вот она. Ты не сочинил, а перевел, и перевел то скверно, потому что ты и по французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». – «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» – «Я никаких газет не видал, а сочинил». Так и осталось. Граф и отца призывал: стоит на своем. И отдали под суд, и приговорили, кажется, к каторжной работе. Теперь отец пришел просить за него. Но дрянной мальчишка! Знаете, эдакой купеческий сынишка, франтик, соблазнитель, слушал где то лекции и уж думает, что ему черт не брат. Ведь это какой молодчик! У отца его трактир тут у Каменного моста, так в трактире, знаете, большой образ бога вседержителя и представлен в одной руке скипетр, в другой держава; так он взял этот образ домой на несколько дней и что же сделал! Нашел мерзавца живописца…

Станислав Ежи Лец, (1909 -1966 гг.), поэт и афорист

Те, кто возводит фундамент, должны работать на совесть, потому что работают на себя. Именно им предстоит жить в подвалах.

Верхи вступают в контакт с низами во время землетрясения.

А может быть, твой Бог хотел бы, чтобы ты хвалил его перед другими Богами?

Актриса X сложена так чудесно, что, в каких бы туалетах она ни была, платья на ней не видно.

Апологеты Ночи Длинных Ножей всегда имели вдоволь Длинных Вилок и Длинных Ложек.

Ах, если бы наша смерть уже не застала нас среди живых!

Благоприятные ветры могут, самое большее, задрать юбку у проходящей мимо девушки.

Бог исполняет желания верующих и атеистов. То он есть, то его нет.

Бог не ангел.

Богу Богово, кесарю кесарево. А что же людям?

Большинство имеет определенное мировоззрение, которое определено меньшинством.

Будущее несовершеннолетних преступников сомнительно. Из них еще могут вырасти добропорядочные люди.

Будь внимательней, чтобы не попасть под колесо чьей-либо фортуны.

Бывает, что женщина метит в самое сердце мужчины, отвергнув его остальные части.

Бывает, что не хочется жить, но это вовсе не значит, что хочется не жить.

Бывает, что с гордостью открываешь девственный материк мысли. А потом где-то в лесу находишь пакетик от презерватива.

Бывают эпохи молчания, заваленные до потолка протоколами разговоров.

В зеркале речи часто отражаются обнаженные детородные органы.

В иных государствах царит такая явность общественной жизни, что даже Тайная полиция – явная и видна повсеместно.

В кокетстве молодых девушек много садизма – говорят люди в возрасте.

В мифологии люди выдали свои мысли о том, что бы они делали, будь они боги.

В одних религиях почитают мучеников, в других – палачей.

В перечень мук, которые претерпел наш народ, следовало бы включить обязательное школьное чтение.

В пустую женщину можно вложить много денег.

В своей жизни человек играет лишь небольшой эпизод.

Великих мужей рождают не матери, а Плутархи.

Величие нации должно уместиться в каждом ее представителе.

Верю ли я в Бога? Почему-то спрашивают всегда люди, а Он – никогда.

Вечная загадка не та, у которой вообще нет разгадки, а та, у которой разгадка всякий день новая.

Внимание: ангелы находятся в более близком родстве с сатаной, чем с людьми!

Во всем виноваты евреи. Это их Бог нас всех сотворил.

Во что я верю? В Бога, если он есть.

Возможно, Земля когда-нибудь обезлюдеет из-за неудержимого естественного прироста.

Возможно, наши представления о человеке слишком антропоморфны.

Возможности оперы еще не исчерпаны: нет такой глупости, которую нельзя было бы спеть.

Возможно, я бы не верил так твердо в безграничную жизнестойкость патриотизма, если б не знал, сколь неисчерпаемы залежи ксенофобии.

Война полов ведется традиционным оружием.

Воображение? Его больше всего у онанистов.

Вот ты и пробил головой стену. Что будешь делать в соседней камере?

Все боги состоят друг с другом в родстве через человека.

Все кандалы на свете образуют одну цепь.

Все люди актеры – откуда взять для них репертуар?

Все люди равны. После соответствующей обработки.

Всегда найдутся эскимосы, которые выработают для жителей Бельгийского Конго директивы поведения в тропическую жару.

Высший разряд клакеров: те, кому платят за то, чтобы не аплодировали.

Гарантия мира: закопать топор войны вместе с врагом.

Глядя на нее, невозможно поверить, что у ее души нет такого великолепного бюста.

Горе диктаторам, поверившим, что они не диктаторы!

Графомания будет расти по мере прогресса в области записи косноязычия.

Грехи бывают разного обряда.

Гуманизм переживет человеческий род!

Даже в его молчании были слышны орфографические ошибки.

Даже знак параграфа выглядит как орудие пытки.

Двусмысленности плодят множество смыслов.

Демонтируя памятники, не трогайте постаментов. Они еще могут пригодиться.

Деньги играют в любви второстепенную роль – всего лишь роль платежного средства.

Для лошадей и влюбленных сено пахнет по-разному.
Евнух сказал: «Что мне одна женщина, мне давай целый гарем».

Если Бог вездесущ, любая дорога должна вести к нему.

Если бы козла отпущения еще можно было доить!

Если бы мне пришлось встретить своих убийц на том свете, я предпочел бы жить с ними на этом.

Если бы не то обстоятельство, что человек живет на свете, едва ли его бы интересовала политика.

Если все должно сходиться, что-то должно не сходиться.

Если жена говорит тебе: «У, черт рогатый!» – не принимай близко к сердцу черта, но задумайся над рогами.

Есть люди, лишенные каких бы то ни было национальных предубеждений. Они готовы драться с каждым.

Еще ни один Бог не пережил утраты верующих в него.

Женщина ночью трехмерна.

Жизнь вынуждает человека ко множеству добровольных поступков.

Жизнь занимает у людей слишком много времени.
Жить вредно. От этого умирают.

За вины отцов нередко награждают лишь сыновей.

И Бог говорил цитатами.

И коза сошла бы за дьявола, будь в ней хоть что-нибудь человеческое.

И кровь можно переливать из пустого в порожнее.

И массы могут чувствовать себя одинокими.

И Мессии с нетерпением ждут своего прихода.

И собака в столице лает центральнее.

И у толпы бывают свои унаследованные фрейдистские комплексы.

Из гусей, которые спасли Рим, наверно, тоже получились отличные шкварки.

Из дома умалишенных вылеченными могут выйти только пациенты, но не врачи.

Из правовых вопросов: до скольких трупов позволено ошибаться?

Имеет ли людоед право говорить от имени съеденных им?

Имеют ли люди без вины моральное право участвовать в дележе добычи?

Иногда сатире приходится восстанавливать то, что разрушил пафос.

Интеллигент! Ведь достаточно просто охаметь, чтобы избавиться от этого обидного прозвища.

Интеллигентны ли нагие женщины?

Интеллигенция – это слой, который предохраняет от хамства.

Иные немеют от восхищения, когда у них вынимают кляп изо рта.

История повторяется, потому что не хватает историков с фантазией.

К тому, кто не проводит реформ, постучит Реформация.

Каждая мысль существует в размерах от гения до кретина.

Каждый зритель приносит в театр свою собственную акустику.

Кажется, дело идет к тому, что Наука откроет Бога. И я заранее трепещу за его судьбу.

Как свежи цвета тех, кто был в тени.

Какие выводы делают из эксперимента кролики?

Когда видишь уравнение E = mc2, становится стыдно за свою болтливость.

Когда хамелеон у власти, цвета меняет окружение.

Когда я говорю сам с собой, последнее слово не всегда остается за мной.

Конец современной сказки: «И если они не были реабилитированы, то живут и поныне».

Кошка с собакой жили душа в душу, но мыши на этом не много выиграли.

Кресло власти сработано не по мерке головы.

Критики занимаются платной любовью к литературе.

Кто был министром культуры в эпоху Шекспира?

Кто верит в чудеса! Но все их ждут.

Кто выбрался на берег на гребне волны, может скрыть, что у него мокро в штанах.

«Кто из вас без греха, первый брось на нее камень». Ловушка. Тогда он уже не будет без греха.

Кто пережил трагедию, не был ее героем.

Легче воскресить народ, чем одного человека.

Легче назвать кого-либо курвой, чем быть ею.

Лжепророки сами исполняют свои пророчества.

Литераторы (обоего пола) слепы как родители: они не отличают своих выкидышей от своих удавшихся отпрысков.

Лицо врага ужасает меня, когда я вижу, до чего оно похоже на мое собственное.

Любовь иногда приходит слишком внезапно и не застает нас в неглиже.

Люди когда-нибудь станут братьями и снова начнут с Каина и Авеля.

Люди, не имеющие с искусством ничего общего, не должны с ним иметь ничего общего. Просто?

Люди, чтобы добиться известности, скрываются под псевдонимами.

Марионеток легче всего превратить в висельников. Шнурки уже есть.

Между Гёте и поэтом X нет никакой разницы. Потому что не может быть никакого сравнения.

Мерой человека является метр.

Мечта рабов: рынок, где можно было бы покупать себе хозяев.

Миф определяет сознание.

Мне снился кошмар: избыток бюрократии в государстве, где недавно ликвидировали безграмотность.

Мне снился Фрейд. Что бы это значило?

Многие страдают комплексом национальной неполночисленности.

Многие триумфальные арки позднее народ носил как ярмо.

Могло быть хуже. Твой враг мог быть твоим другом.

Можно загипнотизировать человека, постоянно поворачиваясь к нему задом.

Можно ли вообразить себе женщину, которая позволила бы своему избраннику 1001 ночь рассказывать байки?

Можно убить человека серпом, можно убить человека молотом. А уж если молотом и серпом…

Молчание нужно слышать в его контексте.

Мы распяты на циферблате часов.

Наверно, каждый хотел бы воскреснуть хотя бы одним чином выше.

Народы, которые представляют собой сумму “я”, мне как-то ближе, чем народы, представляющие собой частицу «мы».

Населить мир людьми легко. Избавить мир от людей легко. В чем же трудность?

Настоящего мужчину видно, даже когда он голый.

Настоящий избранник не имеет выбора.

Наука подтверждает наши ошибочные представления.

Не богохульствуй, если не веруешь!

Не борись с собой – все равно проиграешь.

Не будь снобом. Никогда не лги, если правда лучше оплачивается.

Не все исторические персонажи реальны. Некоторые существовали только в собственном воображении.

Не все поэты разочаровывают там, где начинается проза. Чаще бывает наоборот.

Не жди, девица, любви с заложенными ногами.

Не зная чужого языка, никогда не поймешь молчания чужеземцев.

Не зови ночью на помощь – соседей разбудишь.

Не люблю разговоров специалистов. Но еще больше – разговоров неспециалистов.

Не люблю смеха сквозь слезы – он разбавленный.

Не показывай пальцем – покажи собой.

Не следует верить гадалкам, которые пользуются научными методами.

Невероятный прогресс! Неграмотные стали редакторами!

Незнание закона не освобождает от ответственности. А вот знание нередко освобождает.

Некое существо встало на двух своих задних конечностях, а потом опустилось опять на четыре колеса.

Некролог был бы лучшей визитной карточкой.

Ненавижу одиночество – оно заставляет меня тосковать о толпе.
Никогда не открывай двери тем, кто открывает их и без твоего разрешения.

Никогда не отмечай сходства детей с их отцом: это может вызвать неприятное изумление.

Никто не убедит меня в моей смерти.

Общая платформа – идеальное поле битвы.

Овца, носившая золотое руно, не была богата.

Один содомит возбуждал себя чтением учебника зоологии. Считать ли эту книгу порнографическим изданием?

Однажды я видел живой символ триумфа человека. Он уже стоял над пропастью и писал в нее.

Окно в мир можно закрыть газетой.

Он был верным знаменосцем. Сжимал в руках древко, не отвлекаясь ничем, даже сменой цветов на полотнище.

Он легко находит общий язык с каждым новым попугаем.

Он не закончил своего дневника. Он довел его лишь до момента своей смерти.

Он перекрестился серпом и молотом.

Она была такая неземная, такая воздушная – идеальная возлюбленная на рыбные дни.

Она отдалась ему, но не хотела взять себя обратно.

Они прижались друг к другу так близко, что уже не было места на малейшие чувства.

Они уже стоят на собственных четвереньках.

Оптимизм и пессимизм расходятся только в дате конца света.

Отпечатки перста божия никогда не идентичны друг другу.

Отсутствующие никогда не бывают правы, но очень часто остаются живы.

Отыграв свою роль, актеры сходят со сцены. В театре.

Очутившись на дне, я услышал стук снизу.

Ошибайся коллективно!

Петух, кукарекающий уже в яйце, не годится и на яичницу.

Писатели, чьих книг никто не покупает, быстрее всего продаются.

Помните, творцы, что пантеоны – это кладбища.

Помните: чем выше спрос, тем ниже цена, которую нужно платить за свободу.

Пора расшифровать псевдоним первого человека!

Порою мне кажется, что Творец очарован английской монархической системой: Бог царствует, но не управляет.

Пословицы друг другу противоречат. В этом-то и состоит народная мудрость.
Правду сказать, мы знаем жизнь только по литературе. Разумеется, за исключением тех, кто не знает литературы.

Практичную идею можно использовать и с правой, и с левой стороны.

Преступление – это когда его именуют нарушениями законности.

Преступники обычно находятся по одной из сторон тюремной решетки.

Признайся: ставя на красное и черное, ты никогда не теряешь надежды выиграть на зеленое!

Призрак покойника часто пугает нас в облике своей вдовы.

Просвещайте своих детей сексуально, чтобы потом их не изгнали из рая.

Пуритане должны носить два фиговых листочка на глазах.

Разумеется, я не верю в чудо ночи на святого Ивана Купалу, но если бы вы спросили меня о ночи святого Варфоломея…

Распространять правду можно было бы устно, для популяризации лжи обычно используется большой аппарат.

Рассказывать анекдоты Господу Богу так, чтобы он не угадывал конца, – вот чем стоило бы гордиться.

Реальность не поспевает за комментариями.

Ребенок рождает родителей.
«С евнухами можно говорить долго», – рассказывала одна дама из гарема.

С теми, кто не имел бы права с ними сидеть, женщины часто лежат.

С тех пор как я увидел изображения нашего старого, почтенного Господа Бога в виде пожилого господина с лысиной, я окончательно потерял веру в любые, даже самые лучшие средства для выращивания волос.

Савл стал Павлом. Вечный удел апостолов. Вечный удел евреев. Евреи обычно меняют имена.

Сапог победителя, случалось, принадлежал побежденному.

Сдал переворот на «отлично» и перешел в следующий класс победителей.

Сентиментален ли я? Еще как! Как вспомнишь молодежный цинизм, слезы наворачиваются на глаза.

Скажи мне, с кем ты спишь, и я скажу, кто тебе снится.

Сколько пророков так и не вышли из подполья!

Слабая память поколений упрочает легенды.

Слова плодятся как кролики и пожирают всю зелень мира.

Смерть, помнишь ли ты свое первое кладбище?

Спаситель обрекает себя на повешение на человеческих шеях.

Старички иногда напоминают детей, которые на чужих именинах слишком долго ждут кого-нибудь, кто должен за ними прийти и опаздывает.

Старый лев словно бы обновился. Он обнаруживает все признаки молодого осла.

Сумма множества талантиков дает в результате один гигантский талантик.

Там, где все поют в унисон, слова не имеют значения.

То, что человек занимается сатирой, уже разоблачает его как оптимиста.

Толпа орет одной большой глоткой, но ест тысячью маленьких ртов.

Толстокожих раздражает самый тонкий намек.

Толстяки живут меньше. Но едят дольше.

Труднее всего предвидеть чье-либо прошлое.

Трудно Богу доказать свое алиби.

Трудно жить после смерти. Иногда на это уходит целая жизнь.

Трусы должны иметь власть, иначе им боязно.

Ты и сам забудешь о себе после смерти, что же говорить о других.

У каждого века есть свое средневековье.

У настоящего Колумба должно быть два яйца.

Укрепи тряпку палкой, и многие скажут, что это знамя.

Умершие легко меняют политические взгляды.

Утраченную веру в слово мне вернула цензура.

Факты порой говорят с иностранным акцентом.

X – вечный оптимист. Этим он радует все режимы.

Хватает тем для молчания.

Хочешь скрыть лицо – покажись нагим.

Храбрец: ест из руки тирана.

Цезарей обычно убивают друзья. Потому что они враги.

Цитаты вырывай из себя.

Человек всегда лишь эпигон героев собственных фантазий.

Чем меньше граждане, тем больше кажется империя.

Черепаха должна быть такой твердой, потому что она такая мягкая.

Что такое пессимизм? Результат столкновения двух разных оптимизмов.

«Что тебе напоминает этот старый шлягер?» – спросил я Икса. «Мой первый визит к венерологу».

Чтобы развернуть знамя, нужно пойти против ветра.

Штаны вытираются даже на троне.

Эксплуатация человека человеком? Значит, все по-людски.

Это выдающийся врач: он выдумал несколько болезней и даже сумел широко их распространить.

Этому критику не хватает третьего уха и двух первых яиц.

Этот писатель создал собственную школу, в которой был худшим учеником.

Юмор, пожалуй, единственное изобретение, отличающее людей от скотов и других людей.

Я вас ненавижу! Вы не даете себя возлюбить.

Я верю в неизбежную гибель всех земных организмов – но не организаций.

Я всегда боялся тех, кто требовал власти над душами. Что они делают с телами?

Я всегда был против закрытия гаремов. Дамы включаются в общественную жизнь, но евнухи приобретают слишком большое влияние на нее.

Я знал человека столь мало начитанного, что ему приходилось самому сочинять цитаты из классиков.

Я знаю, откуда взялась легенда о еврейском богатстве. Евреи платят за все.

Я мыслю, что я существую.

Я не интересуюсь политикой, и это отнимает у меня много времени.

Я не могу возмущаться деянием Герострата, пока не увижу архитектуры храма Дианы в Эфесе.

Я снова был в Вене. Как же я изменился!

Афоризм оставляет больше места для человека.

Все уже сказал реби Бен Акиба. Но кое-что из этого конфисковали.

Быть Богом и творить смертных людей?

Настоящий человек состоит из вопросов, настоящий Бог состоял бы из ответов.

Он выразился так ясно, что разум отказывался понимать.

Народ чертыхается истово, он верит в магию слова.

Будущее нужно постоянно вызывать из небытия, прошлое приходит само.

Иные из тех, кто боится взглянуть в глаза будущему, не подозревают, что будущее может показать им зад.

Не всякий умеет танцевать под музыку будущего.

Дату возникновения мира могли бы установить лишь бухгалтеры.

Это ужасно, что вечность состоит из отчетных периодов.

Вера в бумагу носит мистический характер. На ней пишут гарантии вечности гранита.

Вдов некоторых поэтов следует сжигать вместе с их неизданными поэтическими опусами.

Великие должны наклонять небо к людям, не снижая его уровня.

Он верующий, но где-то за подкладкой души мечтает, чтобы и над Богом была кассационная инстанция.

Техника дойдет до такого совершенства, что человек сможет обойтись без себя.

Как видно, в аду есть и вход, и выход, коль скоро можно пройти через ад.

Границы рая и ада подвижны, но всегда проходят через нас.

Жаль, что в рай надо ехать на катафалке!

Чтобы попасть в рай, нужно переплыть Лету.

Порой меня охватывает тревога: а вдруг мы уже в раю?

В раю должно быть все: и ад тоже!

Признайся: ставя на красное и черное, ты все же не теряешь надежды выиграть на зеленое!

Будь альтруистом, уважай эгоизм других!

Не сомневаюсь, ты удивишься, если корова вдруг заговорит по-английски. Но поверь мне: на десятый раз тебя бы уже раздражало ее далекое от оксфордского произношение. Конечно, если бы ты разбирался в этом…

Он антисемитского происхождения.

Он упорно твердит, что еврей он только наполовину! Подтверждаю – самое большее наполовину. Потому что мне точно известно, что он по меньшей мере полукретин.

На Луне и на Марсе тоже будут астрологи.

Молитесь, астрологи, о беззвездном небе!

Одним и тем же мозгом мыслить и верить?

Атеисты говорят о времени «после рождества Христова» – «наша эра». Странно.

В правилах хорошего тона предусмотрено все, даже как должен вести себя неверующий по отношению к Богу.

Безбожники – это верующие, которые не желают быть ими.

Вечность – временное решение. Пока не определится начало и конец.

Раньше и вечность была долговечнее.

Чтобы не запачкать рук, иногда нужно положить на ладонь банкноту.

Бывает, что наказание порождает вину.

Государственные харчи человека унифицируют, но государственная водка выявляет немало его индивидуальных черт.

У диктаторов нет силы – у них есть насилие.

Давайте выкрикивать здравицы, а вдруг кто-нибудь выйдет на какой-нибудь балкон.

Факты воображения.

Настоящий враг тебя не покинет.

Нельзя смотреть на врага с омерзением – а вдруг понадобится его сожрать?

Если бы мы стали быстрее времени, мы могли бы стать медленнее жизни.

У нас было бы вдоволь времени, если бы его не существовало.

В настоящей бомбе с часовым механизмом взрывчатым веществом является время.
Хочется сказать художнику: не лги – выдумывай!

Во владениях лжи умирает фантазия.

Есть мысли мужские, женские и неопределенного рода. Последние – не дети двух первых. Обычно их подбрасывают завернутыми в газету.

Для старого Рокфеллера издавали специальную газету, заполненную вымышленными новостями. Некоторые страны в состоянии издавать такие газеты не только для миллиардеров, но для всего населения.

Фабрики гениев есть, но нет поставок сырья.

В проблеске гениальности видишь свою бездарность.

Спектакли истории дешевы: массовый герой получает ставку статиста.

Голод: аппетит, обостренный настолько, что им можно убить других.

Аппетит приходит во время еды, но не уходит во время голода.

В борьбе между сердцем и головой в конце концов побеждает желудок.

Я знал субъекта с абсолютно фальшивым слухом; и если бы он еще подвел под него теорию, то, несомненно, сделал бы эпоху в истории музыки.

Валаамова ослица заговорила человеческим голосом. Иным актерам стоило бы последовать ее примеру.

Любовь к родине не знает чужих границ.

Первородный грех был источником славы Божьей – небывалого роста числа верующих.

Я не разбираюсь в женщинах и отличаю их от мужчин только по их полу.

Жаждешь крови? Стань гнидой.

Отвращение к кровопролитию нужно иметь в крови.

Один художник разобрал свою модель на части.

Я ничего не имею против беспредметной живописи, лишь бы был виден субъект художника.

И жизнь – ребячьи забавы, только с настоящим реквизитом.

Жизнь идет по кругу все ближе к горлу.

Боюсь, что смерть лишит нас и загробной жизни.

Прямо не хочется верить, что ложь существовала до изобретения книгопечатания.

Я не завистлив. Я даже могу посетить могилу врага в Аллее Славы.

И бесправие может быть кодифицированным.

Когда мы до конца исследуем космос, окажется, что, будучи здесь, на земле, мы уже были в небе.

Тема диссертации: «Человек в истории человечества».

Будем учиться – может быть, после смерти из нас вырастет древо познания добра и зла.

Граница между светом и тенью – ты.

У бездомных двери распахнуты настежь для каждого.

Дорожные знаки могут превратить шоссе в лабиринт.

Один поклон жрецам значит больше, чем сто поклонов божеству.

Адам и Ева положили начало массовому производству человеческого тела, зато Авель и Каин – души.

Откуда взяться гармонии между душой и телом, если душа всегда готова спасти себя ценой тела?

Какое коварство! Наши незримые души – узницы, и только грубая плоть бегает совершенно свободно.

Глаза – зеркало души. Только чтобы мухи не узнали об этом.

Обладает ли астральное тело душой?

Провидение наставило рога дьяволу.

Рога не мешают дьяволу носить самые разнообразные головные уборы.
Сила дьявола в его ангельском терпении.

Дьяволы бывают двух видов: разжалованные ангелы и сделавшие карьеру люди.

Кто знает, может быть, дьявол упорхнул бы от нас, если бы его окрылили?

Чтобы гарантировать ему мученичество, Бог родил своего сына евреем.

С той минуты, как человек встал на задние конечности, все является позой.

У него были грешные благие желания.

Культура для многих первая потребность, которую не нужно удовлетворять.

Тот, кто смог бы доказать свое происхождение от Спартака, сегодня уж точно не был бы лидером левых, но украшением римской аристократии.

Печально, что литературное произведение не может жить дольше, чем существующий мир.

Будем кратки. Мир перенаселен словами.

Если окажется, что наша логика неверна, все науки станут поэзией.

Мало кто меняет убеждения – меняют идеологии.

Если миф сталкивается с мифом, это в высшей степени реальное столкновение.

Интеллектуальная засуха заливает нас потоком слов.
«Как следует вести себя, – спросил один мой знакомый, – застав у себя дома друга жены в постели с незнакомой женщиной?»

Искусство не могло бы жить даже без того человека, который мог бы обойтись без искусства.

Творчество – это загадка, которую художник задает сам себе.

Искренность исповедующегося небес– корыстна.

После очищения истории ото лжи не обязательно остается правда, иногда – совсем ничего.

Перегоняя кого-либо, смотри: не пришлось бы от него убегать.

Чем ниже падаешь, тем меньше чувствуешь боль.

Некоторые ступени карьеры ведут на виселицу.

Объединяйтесь, люди! Смотрите: ноль – это ничто, но два ноля уже кое-что значат.

Тот, кто не разбирается ни в чем, может взяться за что угодно.

Электронный мозг будет думать за нас точно так же, как электрический стул за нас умирает.

Минутка конца света будет короче, чем слово творения.

Конституция государства должна быть такой, чтобы не нарушать конституцию гражданина.

Они хотят быть гражданами космоса, и клеймят позором космополитизм.

Мы будем блохами космоса, скачущими со звезды на звезду.

«Всегда возвращаются к первой любви». Может быть. Но каждый раз с другой целью.

Что устраняет силу тяготения? Сила привычки.

Трудно не оценить платную любовь. Ее цена обычно известна заранее.

Женщины – это садистки; они истязают нас муками, которые мы им причиняем.

Разбираюсь ли я в людях? Только в 2711-ти.

Будь люди по-настоящему велики, на свете было бы много места.

Людоед не пренебрегает человеком.

Массовым должен быть читатель, а не искусство.

Одни говорят: «На уровне», другие: «На дне». Что ж, и те и другие правы – при таком мелководье.

И умершие лгут – устами живых.

В человеческой жизни есть перерывы. В автобиографиях.

Описание жизни человека, выдуманное им самим, является подлинным.

Даже из мечты можно сварить варенье, если добавить фруктов и сахару.

Мир не существует, а поминутно творится заново.

Его непрерывность – плод нехватки воображения.

А может быть, весь окружающий мир – лишь потемкинская деревня в ожидании ревизии какого-то демиурга?

Все на свете функционально, а особенно то, что решительно ничему не служит.

Творите мифы о себе – боги делали то же самое.

Помните: в каждом мифе есть зернышко истины, которое снова может стать нашим хлебом насущным.

Порой хочется молиться о существовании Бога!

Всегда обращайся к чужим богам. Они выслушают тебя вне очереди.

Он поставил все на одну карту. Вышла другая. И он выиграл – стал великомучеником.

Настоящий мученик тот, кому даже в этом звании отказывают.

Настоящий терновый венец долго носить нельзя: тернии обламываются.

Бывают почетные терновые венцы, с терниями только наружу.
Не загораживай путь к отступлению своим крестом!

Тот, кто говорит «мы», не имеет в виду себя.

Люди глухи к тому, что кричит в тебе громче всего.

А может, под властью людоедов была бы надежда на запретный сезон охоты на людей?

Не будем пытаться понять друг друга, чтобы друг друга не возненавидеть.

Часто одной только смелости мало, нужна еще наглость.

Надежда – это расчет вероятностей, который пишется перьями из крылышек ангелов.

Надежда – мать дураков, что не мешает ей быть прекрасной любовницей смелых.

Нужно идти с народом. Разве что сам народ ездит на автомобилях.

Когда народ гол, на него надевают смирительную рубашку.

Национализм может быть огромным. Но великим – никогда.

Напоминание: Национальное большинство не значит, что отдельный его представитель больше представителя национального меньшинства.

Стройте мосты от человека к человеку, разумеется, разводные.

Поженились одинокая с одиноким, будут плодить одиноких.

Оппозиционер. Поднимал тосты, держа кубок в стиснутом кулаке.

Расходовать оптимизм нужно умеренно, чтобы хватило до конца года.

Говори умно, враг подслушивает.

Повторяться каждый раз по-другому – не это ли есть искусство?

Заветная мечта попугая: повторять самого себя.

Игра слов – дешевка? Смотря что стоит на кону.

Если бы ангелы были остроумны, я поверил бы в поражение сатаны.

Если ты открыл эликсир вечной жизни, запатентуй его сразу же. Иначе тебе нечего будет оставить наследникам.

Никогда не уступайте отчаянию – оно не держит своих обещаний.

Я бы ставил собачкам памятники. Чтобы им было на что задрать ножку.

На людскую память нельзя полагаться; на беспамятство, к сожалению, тоже.

Если бы знать шлягер иерихонских труб!

Музыканта можно убить чем попало, но мелодию только мелодией.

Я пишу кровью из носа.

Иные писатели напоминают мне берлинских дамочек, которые, приставая к вам ночью на улице, мурлыкают по-кошачьи: «Я такая неукротимая…»

Пиррова победа – вот истинная виктория: одним махом избавиться от врагов и от своих.

Разговоры о погоде станут интересными при первых признаках конца света.

Неграмотные вынуждены диктовать.

Неграмотные проходят от А до Я быстрее, без алфавита.

Не следует со свечой искать девицу.

В начале была передовица, в конце некролог.

Золотник забот перевешивает тонну счастья.

Нравственную позицию мы всегда представляем себе вертикальной, безнравственную – горизонтальной. «Weshalb?» – спрошу я на языке Фрейда.

То, что нас можно обманывать снова и снова, внушает мне оптимизм.

Нет лучшего кляпа, чем официально разрешенный язык.

Ответственность любит комфорт и охотно возлагается на неприкосновенных.

Рассказать содержание слова – писательское искусство.

Сколько уж раз взламывали сокровищницу национального языка, чтобы его обогатить.

У каждой профессии особый жаргон. Политики свой навязали народам.

И резиновой палкой можно указывать путь.

У могильщиков не бывает мертвого сезона.

Поцелуй передавался из поколения в поколение путем устной традиции.

Истина обычно лежит посередине. Чаще всего без надгробия.

Еще никому не удавалось побить ложь оружием правды. Побороть ложь можно только еще большей ложью.

В девятнадцатом веке мало кто ожидал, что наступит двадцатый.

Труднее всего предсказать чье-либо прошлое.

Искусствоведы часто напоминают людей, которые знают химический состав запаха, не чувствуя аромата.

После премьеры иногда наступает такой катарсис, что дальнейшие представления лишаются смысла.

Возможно, и на пороге смерти прибита подкова счастья.

Слово «курва» утратило свою женственность, теперь это просто скурвившееся слово.

Я вижу его насквозь и поэтому знаю, кто за ним стоит.

Карьера человека во вселенной заставляет задуматься, нет ли у него случаем чьей-то протекции?

Говорят, изобрели абсолютно надежную противозачаточную пилюлю. Слишком поздно. Лучше бы она была косточкой в яблоке, которое змей предложил Еве.

Садизм нередко проявляется в отсутствии каких бы то ни было чувств.

Большое искусство – опоздать как раз вовремя.

На что мне «Путеводитель по аду»? Там изображен рай.

Жалобы на алкоголизм? А разве гражданам дали познать вкус нектара?

Ужасны расстрелы под Стеной Равнодушия.

Иногда поджигатели убеждены, что несли перед народом факел.

Держи язык за зубами – наготове.

Можно влюбиться из одной только ревности.

Французская революция показала наглядно, что проигрывают те, кто теряет голову.

Каждая вера приправляет свою манну по-разному.

Каждый режим в конце концов становится старым режимом.

Хочешь встретить себя? Поезжай в чужой город.

Чтобы быть собой, нужно быть кем-то.

Шутовские колокольчики сбивают с толку собак Павлова.

Что знает зоолог, видевший животных лишь в зоопарке; что знают о человеке те, кто видел его лишь на свободе.

Кажется, у языка больше свободы после утраты зубов.

Те, кто носит шорты, пусть помнят, что в комплект входят еще удила и кнут.

Есть святые, житие которых начинается с канонизации.

У черта на рогах ореол держится лучше.

Дьявол не спит. С кем попало.

В горизонтальном положении мозг не выше других органов.

Когда я начинаю думать серьезно, я вижу, насколько комичен мир.

Будь у меня сила воли побольше, я бы сумел пересилить ее.

Чем темнее, тем легче быть звездой.

И слезы плывут по течению.

Океаны человеческих слез не были бы так огромны, не будь они так мелки.

Я верю в безупречно точную случайность.

Всем правит случай. Знать бы еще, кто правит случаем.

Когда отменят кару смерти, смерть не перестанет быть карой.

Смерть – это поза умершего человека.

Привыкнуть можно только к смерти других.

Скажи мне, над чем смеется народ, и я скажу тебе, за что он готов пролить кровь.

Человек задумывается о цели своего существования; возможно, устрицы задумываются о том же, если только им не открыл этого какой-нибудь официант.

Если бы сны продолжали друг друга, ах, сколько пришлось бы платить алиментов!

Угрызения совести нередко имеют причиной слишком добродетельную жизнь.

Всякий раз, когда я говорю «да», я заранее вижу, скольких «нет» мне это будет стоить.

Если бы можно было отослать смерть в рассрочку!

Приветствуй день вставанием!

Кто по горло сыт страхом, не голоден до впечатлений.

Уже при покачивании колыбели решается, куда склонится чаша весов судьбы.

Многие примирились бы с Судьбой, но Судьба тоже имеет кое-что сказать.

А может быть, счастье скрывается под каким-нибудь псевдонимом?

Некоторым для счастья недостает только счастья.

В доме повешенного не говорят о веревке. А в доме палача?

Драматург: чревовещатель души.

Слишком многие драматурги не понимают своей роли на сцене.

Обожаю мелодраму. Потому что я реалист.

Нужно очень много терпения, чтобы научиться терпению.

Техника техникой, но лифт ломается чаще, чем лестница.

Лицо толпы не нуждается в маске.

Те, кто сейчас на устах толпы, вскоре будут на ее языке, а потом на зубах.

Если выпить на брудершафт цикуту, это, пожалуй, уже на всю жизнь.

Проводятся эксперименты, которые должны показать, в каких политических условиях может жить человек.

Четыре драматических единства: единство времени, места, действия и морально-политическое единство.

Государство, заранее знающее даты смерти своих граждан, может вести в высшей степени плановое хозяйство.

Даже механизм диктатуры – не перпетуум мобиле.

А я утверждаю, что достаточно запустить в космос какую-нибудь точку опоры и приставить лестницу. Дорога на небеса открыта.

Трагедия? Сидел одинокий человек в пустой комнате.

Да здравствует черное прошлое Африки!

Есть трусы мозга и трусы сердца.

Стоило бы подумать о каре пожизненного заключения, усугубленного искусственным продлением жизни.

Можно было подумать, что в его голове несколько мозжечков.

Следы многих преступлений ведут в будущее.

Я охотнее слушаю сказки времен, уходящих в далекое прошлое, чем в далекое будущее.

Он создал школу невежества.

Я никогда не мог примириться с фактом.

Он годится, чтобы дробить философские камни.

Ах, эти доморощенные философы, что еще ни разу не умерли!

Следует отличать народное искусство от народно-демократического.

Не рассказывайте никому своих снов – что, если к власти придут фрейдисты?

В последнее время все больше входят в моду лисьи шубы. Хитрые эти лисицы!

Я не принадлежу к тем, кто, почитая крест, не видит на нем человека.

Он шел по трупам идущих к цели.

Не все мысли проходят через мозг, некоторые только через цензуру.

Наверно, царь Мидас проходил мимо креста Спасителя. Кругом золотые кресты.

И вход «homo» в пещеру был прогрессивным шагом, и выход из нее.

Тоже мне невидаль, канатоходец! Путь прямой, как натянутая веревка.

Невозможно остановить время: этого не допустит часовая промышленность.

Бог сотворил нас по своему образу и подобию. Но откуда уверенность, что он работал в реалистической манере?

Человеческое тело – один из самых распространенных костюмов на карнавале нелюди.

Человек с человеком веками ведут один монолог.

Не жди с мытьем ног до потопа!

Вера творит чудеса. По принципу взаимности.

Что лучше, «искусственное процветание» или естественная нищета?

Великая эпоха способна вместить внушительное число маленьких людей.

Некоторые юбилеи вызывают желание перелистать кодекс: не истек ли срок давности некоторых делишек?

Извращенцы! Языком насилуют грамматику.

классно. но в каком то роде перебор.

Станимлав Ежи Лец -- польский поэт, философ, писатель-сатирик и автор афоризмов.
Родился: 6 марта 1909 г., Австро-Венгрия
Умер: 7 мая 1966 г. (57 лет), Варшава, Польская Народная Республика

Л у ч ш и е ц и т а т ы и а ф о р и з м ы

Когда я думал, что достиг дна, снизу постучали.

Война полов ведется традиционным оружием.

"Мысли свободны от пошлины?" - Да, если они не переходят границы.

В пустую женщину можно вложить много денег.

"Не дразните льва!" - "Почему?" - спросил я у надзирателя. - "у него делается расстройство желудка" - ответил тот.

Если бы козла отпущения можно было еще и доить!

Даже если дать корове какао, не выдоишь шоколада.

Заветная мечта попугая: повторять самого себя.

Петух воспевает даже то утро, когда его положат в суп.

Бедная земля, все наши тени падают на нее.

Когда сплетни стареют, они становятся мифами.

"Я слышал, что мир прекрасен", - сказал слепой. "Кажется", - ответил зрячий.

А может быть стены Иерихона пали просто потому, что в городе слишком сильно дули в фанфары.

А может быть, весь окружающий мир - лишь потемкинская деревня в ожидании ревизии какого-то демиурга?

А может быть, мы только чье-то воспоминание?

Если политические сказки говорят о зверях - значит времена бесчеловечные.

Брюки протираются даже на троне.

Государство, заранее знающее даты смерти своих граждан, может вести в высшей степени плановое хозяйство.

Иногда я перестаю верить в синеву небес: мне кажется, что это пространство, идеально покрытое синяками.

Ну допустим, пробьешь ты головой стену. И что ты будешь делать в соседней камере?

Трусы должны иметь власть, иначе им боязно.

Сапог победителя, случалось, принадлежал побежденному.

Имеет ли право людоед говорить от имени съеденных им?

Он шел по трупам идущих к цели.

Хочешь петь в хоре? Сперва присмотрись к палочке дирижера.

Чтобы вскарабкаться наверх, надо сложить крылья.

Если сломан хребет,- горб вырастает на психике.

Из нулей легко сделать цепь.

Каждая метла постепенно сметается сама.

Иногда, только сойдя со сцены, можешь узнать, какую роль ты играл.

Есть ли идеалы ходя бы у тех, кто отобрал их у других?

Кто верит в чудеса! Но все их ждут.

Будь у меня сила воли побольше, я бы сумел пересилить ее.

Даже из мечты можно сварить варенье, если добавить фруктов и сахару.

Если вода доходит до рта, держи голову выше.

Буква закона должна быть включена в алфавит.

Вот страж закона - охраняет его так идеально, что никто не может воспользоваться.

Для старого Рокфеллера издавали специальную газету, заполненную вымышленными новостями. Некоторые страны в состоянии издавать такие газеты не только для миллиардеров, но для всего населения.

Власть чаще переходит из рук в руки, чем из головы в голову.

Иногда жесткая позиция является следствием Паралича.

Когда хамелеон у власти, цвета меняет окружение.

Демонтируя памятники, не трогайте постаментов. Они еще могут пригодиться.

Еще никому не удавалось побить ложь оружием правды. Побороть ложь можно только еще большей ложью.

А может быть, прекрасная пещерная живопись вынуждена была когда-то уйти в подполье?

Истина обычно лежит посередине. Чаще всего без надгробия.

Осторожно: когда ты в блеске славы, у твоих врагов преимущество - они подстерегают в тени.

Какие-нибудь будущие дарвины, быть может, выдвинут тезис, что высокоразвитые существа (к которым будут принадлежать) происходят от людей. Это будет огромным шоком!

Верю в эволюцию животных. Когда - нибудь, например, сравняются блоха и лев. Не знаю только, из-за миниатюризации львов, или по причине гигантизации блох.

Чаще всего выход там, где был вход.

Некролог был бы лучшей визитной карточкой.

Беззубым многое легче выговаривать.

Аппетит приходит во время еды, но не уходит во время голода.

В борьбе между сердцем и головой в конце концов побеждает желудок.

Бедный человек, говоришь "после нас хоть потоп!" и всего только дергаешь за ручку бачка.

Все в руках человека. Поэтому их надо как можно чаще мыть.

Если мираж окажется действительностью, требуйте компенсации.

Он сломал себе жизнь. И теперь у него - две отдельных, весьма приятных жизни.

Безбожники - это верующие, которые не желают быть ими.

Дорожные указатели не облегчают крестный путь.

Боюсь ангелов, они добры, согласятся быть и дьяволами.

В раю должно быть все: и ад тоже!

Верующий ли я? Это одному Богу известно.

Порой меня охватывает тревога: а вдруг мы уже в раю?

Границы рая и ада подвижны, но всегда проходят через нас.

Во всем виноваты евреи. Это их Бог нас всех сотворил.

Грустно, если позвоночник распрямляется только на кресте.

Всегда обращайся к чужим богам. Они выслушают тебя вне очереди.

Есть святые, житие которых начинается с канонизации.

Возможно, и на пороге смерти прибита подкова счастья.

Жаль, что в рай надо ехать на катафалке!

Еще ни один Бог не пережил утраты верующих в него.

Воскресать могут только мертвые. Живым - труднее.

В рог изобилия громко трубят. Наверное, он пуст.

Рассказывать анекдоты Господу Богу так, чтобы он не угадывал конца, - вот чем стоило бы гордиться.

Дьявол в аду - образ положительный.

Кто знает, может быть, дьявол упорхнул бы от нас, если бы его окрылили?

Иногда дьявол искушает меня поверить в Бога.

Дьяволы бывают двух видов: разжалованные ангелы и сделавшие карьеру люди.

Кажется, дело идет к тому, что Наука откроет Бога. И я заранее трепещу за его судьбу.

Если кричат: "Да здравствует прогресс!", всегда справляйся: "Прогресс чего?"

Низменный аргумент пигмеев: "Мы ближе всех к земле".

Человек задумывается о цели своего существования; возможно, устрицы задумываются о том же, если только им не открыл этого какой-нибудь официант.

Кто выбрался на берег на гребне волны, может скрыть, что у него мокро в штанах.

Жалобы на алкоголизм? А разве гражданам дали познать вкус нектара?

Боюсь незаряженных ружей. Ими разбивают головы.

Перегоняя кого-либо, смотри: не пришлось бы от него убегать.

Всегда следуй за стрелкой компаса - она знает, когда дрожать.

Еще раз начать сначала, только как перед этим закончить?

Давайте будем людьми хотя бы до тех пор, пока наука не откроет, что мы являемся чем-то другим.

Истинный мудрец: всегда бил поклоны правителю так, чтобы показывать зад его прислужникам.

Будущее нужно постоянно вызывать из небытия, прошлое приходит само.

Всем правит случай. Знать бы еще, кто правит случаем.

Электронный мозг будет думать за нас точно так же, как электрический стул за нас умирает.

В тёмные времена трудно уйти в тень.

Есть пьесы настолько слабые, что никак не могут сойти со сцены.

Даже в его молчании были грамматические ошибки.

Даже безмолвствуя, бери самый высокий тон.

Вершина знаний о человеке -- архив тайной полиции.

Будь внимательней! Выходя из своих снов, можешь попасть в чужие.

Если ты бесхребетный - не лезь из кожи.

Он менял кожу, а орал так, будто ее сдирали.

Будь осторожен, не создай по невнимательности чего-нибудь величественного, ведь стольким людям придется сознательно посвятить свою жизнь, что бы созданное тобой умалить.

Когда прыгаешь от радости, смотри, чтобы у тебя не выбили почву из-под ног.

Вы можете представить себе женщину, которая позволила бы своему любовнику тысячу и одну ночь рассказывать сказочки?

Будь реалистом: не говори правды.

Глупость никогда не переходит границ: где ступит, там ее территория.

Не рассказывайте никому своих снов - что, если к власти придут фрейдисты?

Если тебе нравится мешок, купи его вместе с котом, которого тебе хотели в нем продать.

Быть в пасти льва - это еще полбеды. Разделять его вкусы - вот что ужасно.

В опасные времена не уходи в себя. Там тебя легче всего найти.

Инстинкт самосохранения иногда является импульсом к самоубийству.

Источник: Афоризмы Станислав Ежи Лец -- http://www.anafor.ru/lez/lez01.htm
Жаль, что счастье не валяется на дороге к нему.

У каждого века есть свое средневековье.

Не теряйте голову. Жизнь хочет вас по ней погладить.

Он посыпал себе голову пеплом своих жертв.

Многих вещей нет потому, что их не смогли никак назвать.

И по тому, как дрожат жители, можно уяснить, каков фундамент государства.

В искусстве было время, когда даже онанистов кастрировали - из боязни, как бы они не оплодотворили атмосферу.

Велика сила ничтожества! Ничто его не одолеет.

В настоящей бомбе с часовым механизмом взрывчатым веществом является время.

Следы многих преступлений ведут в будущее.

И кнут пускает побеги, попав на благоприятную почву.

Настоящий враг никогда тебя не бросит.

В некоторых источниках вдохновения музы моют ноги.

С той минуты, как человек встал на задние конечности, все является позой.

В нем ощущается какая-то огромная пустота, до краев наполненная эрудицией.

Душно! Откройте окна. Пусть эти во дворе тоже почувствуют.

В одних религиях почитают мучеников, в других - палачей.

Жизнь - вредная штука. От нее все умирают.

Мало кто меняет убеждения - меняют идеологии.

Когда враг потирает руки,- твой час! Давай волю своим!

Великие времена могут вместить порядочное количество маленьких людей.

Техника дойдет до такого совершенства, что человек сможет обойтись без себя.

Великие должны наклонять небо к людям, не снижая его уровня.

Подумать только! На огне, который Прометей украл у богов, сожгли Джордано Бруно.

Толстяки живут меньше. Но едят дольше.

Один фальшивый шаг - и вот мы уже у чьей-то цели.

Окно в мир можно закрыть газетой.

Можно быть виртуозом фальшивой игры.

Вечность - временное решение. Пока не определится начало и конец.

Достаточно поддаться иллюзии, что бы почувствовать реальные последствия.

Трудно утвердиться мирам, в Начале которых только Слова, Слова, Слова...

Собака в столице лает центральнее.

Имел пеструю жизнь. Менял флаги.

На пути наименьшего сопротивления подводят и самые сильные тормоза.

Возможности оперы еще не исчерпаны: нет такой глупости, которую нельзя было бы спеть.

Это выдающийся врач: он выдумал несколько болезней и даже сумел широко их распространить.

Нельзя смотреть на врага с омерзением - а вдруг понадобится его сожрать?

Рупор не должен удивляться, что его оплевывают говорящие в него.

История повторяется, потому что не хватает историков с фантазией.

Войте! Почувствуете себя моложе на миллион лет.

И мазохисты во всем признаются под пыткой. Из благодарности.

Вот будет смешно, если не успеют уничтожить мир перед его концом.

Когда мы заселим пустыни, исчезнут оазисы.

Все на свете функционально, а особенно то, что решительно ничему не служит.

Что хромает, то идет.

Я знал человека столь мало начитанного, что ему приходилось самому сочинять цитаты из классиков.

Деньги не пахнут, но улетучиваются.

Все понимаем. Поэтому ничего не можем понять.

Не будем пытаться понять друг друга, чтобы друг друга не возненавидеть.

Когда ошибки будут встречаться реже, они вырастут в цене.

Все слагается в историю, и все в ней разлагается.

Мир без психопатов? Он был бы ненормальным.

Все уже описано. К счастью, не обо всем еще подумано.

Дурак - это человек, считающий себя умнее меня.

Всякий раз, когда я говорю "да", я заранее вижу, скольких "нет" мне это будет стоить.

И на сомнения нужно решиться.

Когда падают головы, не опускай своей.

Те, кто носит шоры, пусть помнят, что в комплект входят еще удила и кнут.

Дух времени пугает даже атеистов.

В самом начале пути к совершенству споткнулся на своем ошеломляющем успехе.

Существует идеальный мир лжи, где все истинно.

Кто знает, сколько слов перепробовал Бог, прежде чем нашел то, которое сотворило мир.

Кто схватывает идею, как насморк, тому легко начхать на нее.

Выкорчевывайте корни зла, они зачастую питательны и вкусны.

Я красивый, я сильный, я мудрый, я добрый. И все это открыл я.

Гарантия мира: закопать топор войны вместе с врагом.

Где же набраться смелости? Смелые ее не отдадут.И что ты скажешь, физика? Охлаждение отношений между людьми, как следствие трения между ними.

С тех пор как я увидел изображения нашего старого, почтенного Господа Бога в виде пожилого господина с лысиной, я окончательно потерял веру в любые, даже самые лучшие средства для выращивания волос.

(1966-05-07 ) (57 лет) Место смерти Варшава , ПНР Гражданство Польша Польша Род деятельности сатирик, поэт, автор афоризмов Язык произведений польский Награды Произведения на сайте Lib.ru Медиафайлы на Викискладе Цитаты в Викицитатнике

	В Викицитатнике есть страница по теме: Лец, Станислав Ежи

Энциклопедичный YouTube

• 1 / 5

  Станислав Ежи Лец родился 6 марта 1909 года во Львове , крупном культурном центре Галиции , входившей тогда в состав Австро-Венгерской империи . Отец будущего писателя - австрийский дворянин (барон) еврейского происхождения Бенон де Туш-Летц. Станислав пользовался видоизменённой (Lec вместо Letz ) второй частью двойной фамилии отца - Лец (что на идише означает «клоун», или «пересмешник») - как литературным псевдонимом. Родители будущего поэта перешли в протестантизм. Отец писателя умер, когда Станислав был ещё ребёнком. Его воспитанием занялась мать - урождённая Аделя Сафрин, представительница польско-еврейской интеллигенции, высоко ценившей образование и культуру. Польская, немецкая (австрийская) и еврейская составляющие его духовной личности на разных этапах жизненного пути писателя то гармонизировались ярким художественным дарованием, то вступали друг с другом в драматическое, порой мучительное противоречие. Начальное образование он получал в австрийской столице, так как приближение фронта (шла Первая мировая война) заставило семью переехать в Вену, а затем завершал его во львовской евангелической школе.

  Юность

  В эту студенческую пору он начинает литературную деятельность, сойдясь с коллегами, живо интересующимися творчеством. Весной г. молодые поэты устроили первый в их жизни авторский вечер, на котором прозвучали и стихи Леца, а в конце того же года в литературном приложении к популярной тогда газете «Ilustrowany Kurier Codzienny» (Иллюстрированный Ежедневный Курьер) было напечатано его дебютное стихотворение «Весна». «В нём говорилось, ясное дело, о весне, - пояснял Лец спустя годы, - но это не была традиционная весна, по настроению эти стихи выглядели… пессимистическими. А почему я выбрал именно „IKC“? Это издание выписывали и читали в нашем доме, а я хотел прослыть поэтом прежде всего в семье».

  Семья

  Был дважды женат: от Эльжбеты Русевич имел сына Яна и дочку Малгожату, а от Кристины Швентоньской - сына Томаша.

  Произведения

  • Barwy (Цвета) (1933)
  • Ziemia pachnie (Пахнет землёй) (1939)
  • Notatnik polowy (Полевой блокнот) (1946)
  • Życie jest fraszką (Жизнь - это мелочь) (1948)
  • Новые стихи (1950)
  • Rękopis jerozolimski (Иерусалимская рукопись) (1956)
  • Myśli nieuczesane (Непричёсанные мысли) (1957)
  • Kpię i pytam о drogę? (Насмехаюсь и спрашиваю про дорогу) (1959)
  • Do Abla i Kaina (Авелю и Каину) (1961)
  - СПб.: Академический проект, 1999 - 173с.

  Станислав Ежи Лец родился 6 марта 1909 г. во Львове, крупном культурном центре польской Галиции, входившей тогда в состав Австро-Венгерской империи.

  
  

  Отец будущего писателя, родовитый австрийский дворянин Бенон де Туш-Летц (второй частью его двойной фамилии в ее польском написании пользовался автор “Непричесанных мыслей”) умер, когда сын был еще ребенком. Его воспитанием занялась мать - урожденная Аделя Сафрин, представительница польской интеллигенции, высоко ценившей образование и культуру. Польская, немецкая (австрийская) и еврейская составляющие его духовной личности на разных этапах жизненного пути писателя то гармонизировались ярким художественным дарованием, то вступали друг с другом в драматическое, (с. 154:) порой мучительное противоречие. Начальное образование он получал в австрийской столице, так как приближение фронта (шла Первая мировая война) заставило семью переехать в Вену, а затем завершал его во львовской евангелической школе. Получив в 1927 г. аттестат зрелости, юноша изучает в дальнейшем юриспруденцию и полонистику в университете Яна Казимежа во Львове.

  В эту студенческую пору он начинает литературную деятельность, сойдясь с коллегами, живо интересующимися творчеством. Весной 1929 г. молодые поэты устроили первый в их жизни авторский вечер, на котором прозвучали и стихи Леца, а в конце того же года в литературном приложении к популярной тогда газете “Ilustrowany Kurier Codzienny” (Иллюстрированный Ежедневный Курьер) было напечатано его дебютное стихотворение “Весна”. “В нем говорилось, ясное дело, о весне, - пояснял Лец спустя годы, - но это не была традиционная весна, по настроению эти стихи выглядели… пессимистическими. А почему я выбрал именно “IKC”? Это издание выписывали и читали в нашем доме, а я хотел прослыть поэтом прежде всего в семье”.

  Уже тогда воспитанный на лучших образцах мировой гуманистической культуры и ощущавший себя ее духовным питомцем, Станислав Ежи Лец сделал выбор важнейших для него жизненных ценностей, какими он считал достоинство и права человека - как (с. 155:) отдельной личности, так и состоящей из личностей массы. Борьба словом и пером писателя с властью, покушавшейся на них, а тем более - их попиравшей, стала главным содержанием его, по этой причине полной трудностей и испытаний, жизни.

  Эти убеждения естественно привели его в ряды левой творческой интеллигенции. В 1931 г. группа молодых поэтов, встречавшихся у Леца на квартире, начала издавать журнал “Tryby” (Наклонения), в персом номере которого он опубликовал стихи “Из окна” и “Плакат” (в последнем две завершающие строфы были выброшены цензурой). Тираж же второго номера издания почти полностью уничтожила полиция. В 1933 г. во Львове выходит первый поэтический томик Леца “Barwy” (Цвета).

  В нем преобладали поэмы и стихи острого социально-политического звучания: оставшаяся кошмарным воспоминанием его детских лет Первая мировая война навсегда сделала поэта страстным антимилитаристом. В дебютном сборнике помещено стихотворение “Вино”, полное мрачной и горькой иронии. Человеческая кровь, пролитая на множестве фронтов Европы во имя ложных догматов и националистических крестовых походов, кровь разных поколений и народов уподоблена им ценным винам урожайных лет, которые надо бережно хранить, чтобы предотвратить новые кровавые жатвы из окрестностей “Пьяве, Танненберга, Горлиц”:

  было много крови в Европе, было крови что воды на той войне за цивилизацию забыли набрать ее в бутылки как молодое вино мы отыщи теперь ошибку в калькуляции

  В “Цветах” были также оглашены первые юмористические и сатирические фрашки* Леца (польская разновидность стихотворной миниатюры-эпиграммы, жанр, культивируемый творцами национальной поэзии от жившего в XVI веке Яна Кохановского до наших дней). Эту грань художественного дарования молодого поэта проницательно подметил и высоко оценил Юлиан Тувим - крупнейший мастер польского рифмованного слова того времени, включивший в свою знаменитую антологию “Четыре века польской фрашки” (1937) три стихотворения недавнего дебютанта.

  Фрашка Леца - ближайшая родственница его будущих “непричесанных мыслей”. Здесь те же объекты сатирического осмеяния, та же упругость иронических формулировок - констатации нравственных проблем:

  Я помню много милых лиц

  И нахожу в том утешенье.

  Теперь их нет уже в живых,

  Они пошли на повышенье.

  (“Воспоминания”)

  * От польского fraszka - пустяк, безделица, мелочь.

  Гораздо легче расширить фронт,

  Чем умственный горизонт.

  (“Легче”)

  Переехав в Варшаву, Лец регулярно публикуется в “Варшавском цирюльнике”, становится постоянным автором “Шпилек”, его произведения помещают на своих страницах многие литературные журналы во главе со “Скамандром”. В 1936 г. он организовал литературное кабаре “Teatr Kretaczy” (Театр Пересмешников). “Наш маленький театрик, - вспоминал Лец, - дал всего 8 представлений. Тогдашние власти выдумывали самые невообразимые предлоги, чтобы его закрывать. Откопали, например, предписание, запрещающее нам пользоваться “настоящей сценой”, в связи с чем мы собственными руками и топорами развалили всю конструкцию сцены, оставив только подиум. Не скажу, чтобы хозяин этого зала был восхищен нашими преобразованиями. Наконец, пришлось закрыться. Почему? Потому что в глазах властей мы неизменно представляли какую-то опасность. Литературное руководство театром я осуществлял совместно с Леоном Пастернаком, мы писали также тексты песен, эстрадные монологи, скетчи, комментирующие актуальные события. Актерами были студенты и безработные рабочие”.

  В этот период он начинает сотрудничать с варшавской газетой “Dziennik Popularny” (Популярный (с. 158:) Ежедневник) - политическим изданием, пропагандировавшим идею создания антифашистского народного фронта, в котором публиковалась его ежедневная судебная хроника, вызывавшая особое раздражение “блюстителей порядка”. После приостановки властями издания газеты, чтобы избежать грозившего ему ареста, Лец выехал в Румынию. Спустя некоторое время он возвращается на родину, крестьянствует в деревне на Подолье, служит в адвокатской конторе в Чорткове, затем, вернувшись в Варшаву, продолжает литературную и публицистическую деятельность.

  Перед самой войной он завершает подготовку к печати обширного тома фрашек и подольской лирики под названием “Ziemia pachnie” (Пахнет землей), но выйти в свет книга уже не успела.

  Начало войны застало Леца в его родном городе. Об этом страшном (и героическом) этапе своей жизни он рассказал позднее в нескольких скупых строчках автобиографии: “Пору оккупации я прожил во всех тех формах, какие допускало то время. 1939- 1941 гг. я провел во Львове, 1941-1943 гг. - в концлагере под Тернополем. В 1943 году, в июле, с места предстоявшего мне расстрела я сбежал в Варшаву, где работал в конспирации редактором военных газет Гвардии Людовой и Армии Людовой на левом и правом берегах Вислы. Потом ушел к партизанам, сражавшимся в Люблинском воеводстве, после чего воевал в рядах регулярной армии”.

  Здесь рассказано далеко не обо всем, что довелось изведать и совершить молодому писателю, но о чем известно читателям его стихов и воспоминаний боевых товарищей Леца. При повторной попытке бегства из концлагеря он был схвачен и приговорен к расстрелу. Эсэсовец заставил обреченного на смерть рыть себе могилу, но погиб сам от его удара лопатой по шее (стихотворение “Кто копал себе могилу”). Переодевшись в немецкий мундир, Лец в таком виде пересек всю Генеральную Губернию, как гитлеровцы именовали захваченную Польшу, и, добравшись до Варшавы, установил контакт с силами сопротивления и стал работать в подпольной прессе. В Прушкове редактировал газету “Zohiierz w boju” (Солдат в бою), а на правом берегу Вислы - “Swobodny narod” (Свободный народ), где печатал также свои стихи. В 1944 г., сражаясь в рядах первого батальона Армии Людовой, скрывался в парчевских лесах и участвовал в крупном бою под Рембловом. После освобождения Люблина вступил в 1-ую армию Войска Польского в звании майора. За участие в войне получил Кавалерский Крест ордена “Polonia Restituta” (Возрожденная Польша).

  В 1945 г., поселившись в Лодзи, Лец вместе с друзьями - поэтом Леоном Пастернаком и художником-карикатуристом Ежи Зарубой возрождает издание популярнейшего юмористического журнала “Шпильки”. На следующий год вышел его (с. 160:) стихотворный сборник “Notatnik polowy” (Полевой блокнот), включавший сти

  хи военных лет и строфы, посвященные сражениям партизанской поры и павшим товарищам поэта-солдата. Тогда же был опубликован томик его сатирических стихов и фрашек, созданных перед войной, - “Spacer cynika” (Прогулка циника). “Эти стихи, - писал во вступлении автор, - были написаны и частично оглашались с 1936 года до военного сентября. Стихи беззаботно-веселые перемешаны здесь с теми, в которых я пытался передать ощущение нарастающей мировой трагедии. Эти небольшие примеры с болезненной очевидностью подтверждают ту максиму, что сатирик, к сожалению, ошибается редко”.

  Подобно своим старшим коллегам по литературе в довоенное время (Ян Лехонь, Ярослав Ивашкевич) и писателям-ровесникам в первые годы после освобождения (Чеслав Милош, Тадеуш Бреза, Ежи Путрамент), привлекавшимся к дипломатической работе, Лец в 1946 г. был направлен в Вену в качестве атташе по вопросам культуры политической миссии Польской Республики. Вскоре (1948 г.) на родине опубликован томик его сатирической поэзии, созданной после войны, - “Zycie jest fraszka” (Жизнь - это фрашка), а затем (1950 г.) сборник “Новых стихов”, написанных в австрийской столице - городе его детства; отсюда в этих стихотворениях так много реминисценций, связанных с новым, свежим (с. 161:) восприятием памятников искусства и архитектуры этого великого центра европейской культуры.

  Наблюдая из Австрии процессы, происходящие в Польше того времени, утверждение режима партийной диктатуры, подавление творческой свободы и воли интеллигенции, Лец в 1950 году принимает трудное для себя решение и уезжает в Израиль. За два года, проведенных здесь, им написана “Иерусалимская рукопись” (Rukopis jerozolimski), в которой доминирует мотив переживаемой им острой тоски по родине. Содержанием этих стихов, сложенных во время странствий по Ближнему Востоку, стали поиски собственного места в ряду творцов, вдохновленных библейской темой, и неотвязная память об убитых под другим, северным небом. Существование вне стихии польского языка и культуры, вдали от родных и друзей, привычного мазовецкого пейзажа становится мучительно-тягостным:

  Туда, на север дальний, где некогда лежал я в колыбели,

  Туда стремлюсь теперь, чтоб там же и отпели.

  Написав эти строки, Лец в 1952 году вернулся в Польщу и сполна получил от новых властей за демонстрацию своей политической оппозиционности и свободомыслия. В течение ряда лет действует негласный запрет на публикацию его собственных произведений (как это было, скажем, с М. М. Зощенко и А. А. Ахматовой у нас). Единственной оплачиваемой (с. 162:) формой литературного труда становится для него переводческая работа, и он целиком посвящает ей себя, обращаясь к поэзии И. В. Гете, Г. Гейне, Б. Брехта, К. Тухольского, современных немецких, русских, белорусских и украинских авторов. Но и в этих условиях он отказывается послушно выполнять официальные заказы. “Я перевожу обычно, - говорил Лец, - только сочинения, которые выражают - как правило, иначе, чем сделал бы это я сам, - мысли, волнующие меня”.

  Мощные общественные выступления поляков в октябре 1956 года, заставившие власти объявить о разрыве с предшествующим периодом “ошибок и извращений”, значительно ослабить контроль над идеологией и творчеством, превратили Польшу, по ироническому высказыванию диссидентов, в самый “открытый и свободный барак соцлагеря”. Одним из свидетельств перемен и стало возвращение к читателям книг Леца и издание его новых произведений.

  Первой из таких прежде задержанных публикаций была “Иерусалимская рукопись” (1956 г.). “Эти стихи, - писал Лец, - завершенные в середине 1952 г., по разным причинам, пролежали в ящике письменного стола вплоть до 1956 г. Я знаю, что это самая лиричная из моих книг. Каждый выпущенный томик является, по крайней мере для меня, спустя некоторое время как бы сочинением другого человека, которое - не стыжусь в этом признаться - (с. 163:) читаешь порой даже с интересом. Тогда тебе открываются какие-то новые детали и в стихах, и между строчек”.

  На гребне польской “весны”, “оттепели”, в атмосфере радостного освобождения от гнетущего догматизма и сервилизма появляется книга, принесшая ее автору мировую известность - “Mysli nieuczesane” (Непричесанные мысли). Спустя несколько лет после ее выхода в свет (1957 г.) Лец признавался: “Я всю жизнь писал фрашки и подозреваю, что это изначально были “вольные мысли”, только насильно заключенные в корсет традиционных форм. Я писал их время от времени - по мере того, как они рождались во мне под воздействием самых разнообразных причин и обстоятельств. За многие годы их набралось много в моих блокнотах и тетрадях, и я подумал о том, чтобы опубликовать эти вещи. Пожалуй, теперь я даже жалею об этом решении, так как они целиком заслонили мое творчество поэта-лирика”.

  Вскоре появляется и авторская антология “Из тысячи и одной фрашки” (1958 г.), содержащая стихи-эпиграммы, создававшиеся на протяжении всего творческого пути поэта, о связи которого с сатирическим фольклором поляков говорил на примере произведений военной поры сам автор во вступлении к сборнику: “Во время оккупации общество могло убедиться в силе, целесообразности и благородных устремлениях подлинной сатиры, ведь оно само - массово и (с. 164:) анонимно - участвовало в создании теперь уже исторической оккупационной сатиры. Не знаю, много ли произведений иных литературных жанров устоит перед временем, но думаю, что наши правнуки в учебниках истории наткнутся на многие меткие строки военного сатирического творчества поляков. В этой традиции черпаешь силу. На мой взгляд, сатира, пожалуй, лучше всего отображает истинный профиль прогрессивной части общества своего времени”.

  Последние поэтические томики Леца - “Kpi^ i pytam о drog?” (Насмехаюсь и спрашиваю про дорогу - 1959), “Do Abia i Kama” (Авелю и Каину - 1961), “List gonczy” (Объявление о розыске - 1963), “Poema gotowe do skoku” (Поэмы, готовые к прыжку - 1964) - отмечены, по свидетельству самого автора, наблюдаемой им у себя “склонностью ко все большей конденсации художественной формы”. Это относится и к опубликованному на страницах литературной прессы циклу “Ксении”, состоящему из коротких лирико-философских стихотворений, и к серии прозаических миниатюр “Маленькие мифы”, форму которых Лец определил как “новый вариантик непричесанных мыслей с собственной фабулой-анекдотом “.

  В 1964 г. появилось второе издание “Непричесанных мыслей”, а через два года поэт успел еще подготовить том “Новые непричесанные мысли”, содержащий огромное богатство тем, среди которых особой (с. 165:) популярностью пользовались его историософские афоризмы.

  После долгой, неизлечимой болезни, давно сознавая свою обреченность, Станислав Ежи Лец скончался 7 мая 1966 г. в Варшаве.

  До конца дней его не покидала ясность сознания и высказываний. Еще за два месяца до смерти он попробовал оценить свой жизненный и творческий путь:

  “Был в моей жизни такой период упадка, который доселе является стартовой площадкой моих самых смелых свершений. Когда я чувствую себя особенно усталым от тягот, то мысленно возвращаюсь в эту пропасть, чтобы сила давнего падения вновь вытолкнула меня вверх. Какой там из меня философ? Ведь у меня нет никакой теоретической подготовки в этой области, хотя существуют, впрочем, и мужики-философы. Но я очень недолго носил мужицкую сермягу. Пожалуй, это расчленение моего творчества на философию, лирику и сатиру пахнет педантизмом профессионально-критического разбора. Поэзия имеет разнообразные обличья. В ней есть все, а точнее - все должно быть. И каждый находит в ней то, что ищет. Разве что в ней, действительно, нельзя ничего найти. Некоторые придерживаются мнения, что автору труднее всего оценить самого себя. Если это правда, то лишь отчасти, ибо если автор к чему-либо стремится, то может проверить, в какой мере он (с. 166:) приблизился к поставленной им (или эпохой) цели. А какими он пользуется мерами и весами, это опять-таки определяется его ощущением времени и перспективы… Что ж, я хотел своим творчеством охватить мир. Эту задачу мне усложнили, расширив его эскападами в космос”.

  “Непричесанные мысли” стали вершиной и квинтэссенцией творчества Станислава Ежи Леца. Внутренняя, духовная свобода и интеллектуальная смелость, которые характерны для его в

  

  ысказываний, были особенно поразительны для эпохи подневольных умов и тщательно выверенной степени допустимого критицизма. Недаром один из первых читателей этой книги Ян Юзеф Липский написал, в частности: ““Непричесанные мысли” - это самое значительное на протяжении многих лет явление в нашей литературе на современную тему. Лец - скептический рационалист - сознательно отказывается от всякого пафоса, а его критицизм заключает в себе больше сарказма, чем проповедничества, что не мешает ему постоянно сопоставлять свои знания о современности, наблюдения, почерпнутые из жизни, с собственной системой моральных критериев и с собственной концепцией человека. “Непричесанным мыслям” суждено занять заслуженно почетное место среди книг, являющихся не только документом определенного этапа идейного, интеллектуального и (с. 167:) художественного прогресса, но и свершением, имеющим непреходящую ценность”.

  О том, как возникали “Непричесанные мысли”, рассказал сам автор: “Эти высказывания несут на себе отпечатки пальцев нашей эпохи… Если бы варшавские кафе закрывались на два часа позже, “мыслей” было бы процентов на 30 больше… Как и фрашка, “непричесанная мысль” возникает сразу, но в форме самой лапидарной прозы. Можно бы, в крайнем случае, назвать это конденсированной эпиграммой. Но нет! Тогда бы ощущалась трудоемкость работы, рифма и ритм ограничили бы свободу непокорной мысли. Отсюда так много недоразумений, случающихся с нашими авторами фрашек, которые часто насильно стараются зарифмовать то, о чем подумали. “Непричесанные мысли” записывались в кафе, в трамваях, в парках, ба! - даже в клубе литераторов. Вообще-то, я всегда мыслил таким образом, только врожденная скромность не позволяла отважиться на то, чтобы записывать, а тем более публиковать эти мои “непричесанные мысли”… Это беседы с самим собой, их можно было бы определить как попытку охарактеризовать явления нашей действительности… Даже при создании той игры понятий и слов, какими являются “Непричесанные мысли”, нужно быть поэтом…”

  Последнюю мысль об однородности литературного наследия Леца в его философских, лирических и (с. 168:) сатирических проявлениях выразительно развил крупный польский поэт и прозаик наших дней Тадеуш Новак: “Если хлорофилл является основной составной частью растительной клетки и будет одинаков в клетке водоросли, полевого хвоща или яблочной листвы, то подобная субстанция, питающая все жанры творчества, в каких работал Лец, - это поэзия”.

  Конечно, “непричесанность” мыслей Леца не только в импровизационности, спонтанности их возникновения и фиксации, ведь внимательный читатель, конечно, обратит внимание на виртуозность, с какой он оперирует словами на минимальном пространстве афоризма. “Непричесанность” в первую очередь - в отказе подчиниться густому гребешку и ножницам цензуры, в сопротивлении, которое этот настороженный и все подвергающий сомнению ум оказывает узам привычных схем мышления, давлению общепринятых взглядов, ложной многозначительности различных догм и нравственно-бытовых стереотипов. Внешне миниатюрной художественной форме тут надлежало воплотить в себе все напряжение творческой воли писателя-гуманиста.

  Читатель, ознакомившийся с основными вехами жизненного и творческого пути Леца, без труда заметит, что “Непричесанные мысли” - это также скрытая автобиография поэта. Он заключил в этой книге все свои вызовы силам, противостоящим (с. 169:) человеческому достоинству и принципам демократии, все свои суждения о природе исторического процесса, его опасностях и деформациях, свое знание “анатомии власти” и механизмов ее осуществления. Он с беспокойством отмечает театральность обыденного человеческого поведения и обыденность мещанского кругозора у людей театра.

  Он идет путем поисков новой литературной формы, лапидарной и отточенной, как бы конкурирующей с математическими формулами: “Будем писать кратко, - говорил Лец, - чтобы закончить предложение в ту же самую эпоху, когда его начали”.

  Создавая самую лаконичную хронику пережитого современным художником из Восточной Европы, писатель выступал поборником активного гуманизма, сочетавшим в себе горечь и печаль трудного исторического опыта с терпимостью и добротой, а его выводы обретали универсальную значимость и масштабность, ибо, как писал известный польский поэт и драматург Станислав Гроховяк: ““Непричесанные мысли” останутся произведением, в котором, пожалуй, точнее всего прослеживается эскалация современного заблуждения: от позиции интеллектуального самодовольства до глупости, от глупости до узурпирования права изрекать “истины”, от узурпирования права до тирании, от тирании до преступлений. Эти четки собраны из бусинок столь малых, сколь миниатюрны афоризмы Станислава Ежи Леца”.

  Отчеканенные в гибкой и ясной польской речи, “Непричесанные мысли”, по высказыванию видного польского поэта-новатора Юлиана Пшибося, “являются, может быть, лучшей практикой, предваряющей чтение хороших современных стихов: они обостряют внимание к каждому слову, пробуждают и приводят в движение языковую образность и фантазию читателя”.

  Одно из популярных изречений Леца гласит: “Я хотел сказать миру только одно новое слово, но так как не сумел этого - сделался писателем”. Вряд ли читатель знаменитой книги польского поэта здесь с ним согласится, хотя, конечно, отметит присущую ему скромность. Ведь “Непричесанные мысли”, безусловно, стали новым словом в искусстве афоризма - этой древнейшей и ценимой во все времена разновидности литературно-интеллектуального творчества.

  Что отличает Леца от многих, впрочем, заслуженно знаменитых мудрецов и мыслителей, классиков афористического жанра? Прежде всего то, что его высказывания, как правило, не содержат непререкаемых суждений и приговоров. Вместо окончательной истины Лец предлагает нам сентенции, произносимые с иронией или сомнением.

  Редкостно разнообразны и формы его изречений. Здесь афоризм-определение, дефиниция, подвергаемая сатирической актуализации (“Настоящая (с. 171:) сатира - та, на которой ставят крест”), псевдоцитата (“Из книги бытия: “Только один жил с начала света и до его конца - страх””), пародия на официальные пропагандистские лозунги (“Сбываются наши самые смелые мечты! Может, пора исполняться и несмелым?”), короткий диалог (““Я - поэт завтрашнего дня!” - сказал он. “Поговорим об этом послезавтра!” - ответил я”), мини-рецензия (“Вот это пьеса! Столько сценических персонажей, которые говорят о том, что автору нечего сказать!”), крохотный рассказ со своим сюжетом (“Крикнул: “А король-то голый!”. Но придворные заткнули ему рот: “Молчи!”. - “Почему?” - “Может простудиться!””), фрашка в одно предложение, с внутренней рифмовкой (“Следование догматам грозит матом”) и т.д. Лец расширил традиционную емкость афоризма, заполнил его тесные рамки конденсированным содержанием современных проблем, страхов и прогнозов, концентрируясь, в основном, на комичных и болезненных аспектах человеческого существования.

  “Непричесанные мысли” принесли своему автору широчайшую известность. Их переводы на основные языки света, появившиеся в США, Англии, ФРГ, Швейцарии, Италии и других странах Запада уже в 60-е годы, долгое время возглавляли списки бестселлеров. “Мысли” эти повторяли американские президенты и германские канцлеры, парламентарии разных стран.

  В советскую же печать антитоталитарные, бунтарские “Непричесанные мысли” просачивались лишь в виде небольших газетных или журнальных подборок, а единственное их издание у нас отдельной книжкой (1978 г.) подверглось оскоплению “благоразумными” переводчиками и редакторами*.

  Между тем именно нашему обществу, которому объекты едких насмешек Леца - демагогия, политическое хамелеонство, агрессивное невежество, националистический популизм - знакомы как никакому другому, особенно важно пройти школу остро-парадоксального и истинно демократического мышления у Леца.

  Настоящее издание - наиболее полное из всех, выходивших по-русски, - содержит свыше тысячи афоризмов и сентенций Станислава Ежи Леца.

  Жизнь писательского слова этого гуманиста без страха и упрека, свечение интеллекта человека, не желавшего в угоду кому бы то ни было причесывать свои мысли, продолжаются…

  “И умершие молчат лишь до времени, которое выскажется за них” (С. Е. Лец)